Кнут Гамсун Под осенней звездой ocr и вычитка: Александр Белоусенко (), 22 марта 2002 belousenkolib narod ru
Скачать 1.55 Mb.
|
| XIX Листья в лесу облетели, птичье пение смолкло, толь ко вороны начинают каркать ни свет ни заря и порхают над голой землей. Мы с Фалькенбергом всякий день видим их, когда идем в лес, – годовалые птенцы, кото рые еще не знают страха перед человеком, прыгают по тр o пе у самых наших ног. Попадается нам и зяблик, этот лесной воробушек. Он уже побывал в лесу и теперь возвращается к людям, близ которых любит жить, потому что он очень любопытен. Милый маленький зяблик! От природы он – перелетная птица, но родители научили его зимовать на севере; а он научит своих детей, что только на севере надо зимовать. Но в нем течет кровь перелетных бродяг, он все такой же непоседа. В один прекрасный день он вместе со всеми своими сородичами соберется в стаю, и они улетят далеко, к новым людям, на которых тоже любопытно взглянуть, и тогда в осиннике станет пусто. Пройдет, быть может, целая неделя, прежде чем другая стая этих крикливых птичек сядет на ветки осин… Господи, сколько раз приходил я поглядеть на зябликов, и как это было интересно! Однажды Фалькенберг сказал мне, что тоска его прошла. За зиму он скопит сотню крон, работая лесорубом и настройщиком, а потом помирится с Эммой. Да и мне хватит вздыхать по благородным дамам, надо искать себе ровню, таково его мнение. И он был прав. В субботний вечер мы кончаем работу раньше обычного и идем в лавку. Нам нужно купить рубашки, та бак и вино. В лавке я увидел швейную шкатулочку, отделанную ракушками, вроде тех, какие в старину моряки приво зили из Амстердама своим подружкам; теперь их делают в Германии целыми тысячами. Я купил шкатулку, чтобы отломать одну ракушку и сделать ноготь для трубки. – На что тебе шкатулка? – спросил Фалькенберг. – Хочешь подарить Эмме? В нем пробудилась ревность, и он, не желая отстать от меня, купил для Эммы шелковую косынку. По дороге домой мы не раз прикладывались к бутылке и болтали; ревность Фалькенберга все еще не остыла. Я выбрал подходящую ракушку, отломал ее и отдал шкатулку Фалькенбергу. На этом мы поми рились. Стало смеркаться, вечер был безлунный. Из дома на пригорке донеслись звуки гармоники, и мы поняли, что там затеяли танцы: в окнах мелькали тени, и свет мер цал, словно на маяке. – Давай зайдем, – сказал Фалькенберг, Мы с ним развеселились. Во дворе стояли парни и девушки, они вышли осве житься и подышать воздухом; Эмма тоже была среди них, – Гляди ка, и Эмма здесь! – добродушно восклик нул Фалькенберг; он нисколько не рассердился, что Эмма пришла без него. – Поди сюда, Эмма, я купил тебе подарок. Он воображал, что стоит только ему сказать ей ласковое слово, и все уладится; но Эмма отвернулась и ушла в дом. Фалькенберг хотел пойти за ней, но пар ни заслонили дверь и сказали, что ему нечего там де лать. – Да ведь там Эмма. Пускай она выйдет. – Нет, она не выйдет. Она здесь с сапожником Марком. Фалькенберг был ошарашен; видно, он зашел слиш ком далеко в своей размолвке с Эммой, и она его бросила. Он стоял и хлопал глазами, а девушки под няли его на смех – вот бедняжка, остался с носом! Тогда Фалькенберг вынул бутылку и у всех на глазах приложился к ней, потом вытер горлышко ладонью и передал бутылку одному из парней. Все оживились, подобрели, увидев, какие мы славные ребята, а мы достали из карманов е щ е бутылки и пустили их по кругу; кроме всего прочего, мы были нездешние, и всем было любопытно с нами поболтать. Фалькенберг то и дело отпускал шуточки по адресу сапожника Марка, которого он называл Лукой. Танцы в доме продолжались, но ни одна девушка не ушла от нас. – Бьюсь об заклад, что и Эмма не прочь выйти, – хвастливо заявил Фалькенберг. Девушки, которых звали Елена, Рённауг и Сара, глотнув вина из бутылки, по обычаю, подавали Фалькенбергу руку и благодарили его; другие же, которые обучились благородным манерам, говорили только: «Спасибо на угощении!» Фалькенбергу приглянулась Елена, он обнял ее за талию и предложил прогуляться. Они не спеша пошли прочь, и никто их не окликнул; разделившись на пары, мы порознь пошли к лесу. Мне досталась Сара. Когда мы вернулись, Рённауг все еще стояла подле дома. Вот странная девушка, простояла здесь столько времени! Я взял ее за руку и завел разговор, но она только смеялась и не отвечала ни слова. Мы с ней пошли к лесу, а Сара крикнула нам вслед из тем ноты: – Рённауг, пойдем лучше домой! Но молчаливая Рённауг ничего не ответила. Она бы ла белолицая, медлительная и в теле. XX Выпал первый снег, он сразу же тает, но зима не за горами. И наша работа у капитана приходит к концу, недели через две мы все закончим. А что делать потом? В горах прокладывают железную дорогу, а мож но попытаться найти работу на каком нибудь хуторе, где нужны лесорубы. Фалькенберг склоняется к работе н а железной дороге. Но времени остается мало, и я не успеваю сделать свою машину. У каждого свои заботы, мне, кроме этого, нужно еще приделать ноготь к трубке, а вечера стали совсем короткие. Фалькенберг непри менно хочет помириться с Эммой. Но это дело не скорое и совсем не простое. Так получилось, что она гуляла с сапожником Марком; а Фалькенберг, чтобы досадить Эмме, стал ухаживать за другой девушкой по имени Елена и подарил ей косынку и шкатулку из ракушек. Теперь он не знал, как быть, и сказал мне: – Всюду только грязь, глупость и обман. – Разве? – Да, можешь не сомневаться. Вот уйду на желез ную дорогу, а ее брошу. – А может, это сапожник Марк ее не отпускает? Фалькенберг угрюмо промолчал. – И спеть меня уже больше не просят, – сказал он немного погодя. Мы заговорили о капитане и его жене. Фалькенберг сказал, что у него дурные предчувствия: между ними не все ладно. Ну вот, начал сплетничать! Я сказал: – Извини, пожалуйста, не тебе об этом судить. – Ах так? – буркнул он сердито. Он злился все больше и больше. – Может быть, ты думаешь их водой не разольешь? Думаешь, они наглядеться друг на друга не могут? Да я же ни разу не слышал, чтоб они хоть словечком обмолвились. Вот дурак, болтун разнесчастный! – Погляди лучше, как ты пилишь, – говорю я с усмешкой. – Пила у тебя криво идет. – У меня? Но ведь как никак нас двое! – Что ж, значит, дерево оттаяло. Возьмемся сно в а за топоры. Каждый долго рубит в одиночку, оба мы злимся и молчим. Как он посмел оболгать их, выдумал, будто они слова промеж собой не скажут? Но господи, ведь это же истинная правда! У Фалькенберга хороший нюх, он разбирается в людях. – По крайней мер e, при н ас у них все мирно, – заметил я. Фалькенберг рубит молча. Поразмыслив еще немного, я говорю. – А может, ты и прав, они не такая пара, какие бывают явлены в откровениях. Но Фалькенберг ничего не понял и пропустил мои слова мимо ушей. В полдень, когда мы отдыхали, я снова завел раз говор об этом. – Ты ведь, кажется, говорил, что если он будет дурно с ней обращаться, ему несдобровать. – Ну да, говорил. – И что же? – Да разве я сказал, что он с ней дурно обращает ся? – возразил Фалькенберг с досадой. – Просто они надоели друг другу, до смерти надоели, вот что. Только он войдет, она сразу норовит уйти. Только он заговорит о чем нибудь на кухне, у нее в глазах появляется смертная скука, и она его не слушает. Мы снова взялись за топоры, и каждый углубился в свои мысли. – Боюсь, что мне все таки придется его вздуть, – говорит вдруг Фалькенберг. – Кого это? – Л у к у… Я доделал трубку и попросил Эмму передать ее ка питану. Ноготь совсем как настоящий, и теперь, когда у меня есть такие превосходные инструменты, мне удалось приделать его к пальцу и прикрепить изнутри дву мя медными гвоздиками, которые вовсе не заметны. Я очень доволен своей работой. Вечером, когда мы ужинали, капитан пришел на кухню, держа трубку в руке, и поблагодарил меня; тут я и убедился в проницательности Фалькенберга: как только капитан вош ел, хозяйка ушла из кухни. Капитан похвалил мою работу и спросил, каким образом мне удалось прикрепить ноготь; он назвал меня художником и мастером. Так прямо и сказал – мастер, и на всех, кто был в кухне, это произвело впечатление. Мне кажется, в тот миг Эмма не устояла бы передо мной. А ночью я наконец научился дрожать. Ко мне на сеновал пришла покойница, протянула левую руку, и я увидел, что на большом пальце нет ногтя. Я покачал головой, давая ей этим понять, что ноготь уже не у меня, что я его выбросил и вместо него приделал ракушку. Но покойница не уходила, и я ле жал холодея от страха. Наконец я кое как пробормотал, что, к несчастью, я ничего теперь не могу поде лать и молю ее уйти с миром. Отче наш, иже еси на небес a х… Покойница двинулась прямо на меня, я хотел оттолкнуть ее, издал душераздирающий крик и притис нул Фалькенберга к стене. – Что такое? – крикнул Фалькенберг. – Во имя гос пода… Я проснулся весь в поту, открыл глаза и увидел, как призрак медленно исчез в темном углу. – Покойница, – простонал я. – Она приходила за своим ногтем. Фалькенберг быстро сел на постели, сон разом со скочил и с него. – Я видел ее! – сказал он. – И ты тоже? А палец видел? Уф! – Ох, не хотел бы я очутиться в твоей шкуре. – Пусти меня к стене, – попросил я. – А я как же? – Тебе нечего ее бояться, ты можешь преспокойно лежать с краю. – А она придет и сцапает меня? Нет уж, спасибо. Фалькенберг снова лег и укрылся с головой. Я хотел было сойти вниз и лечь с Петтером; он уже поправлялся, и я мог не бояться заразы. Но мне стало жутко от мысли, что придется спускаться по лест нице. Это была ужасная ночь. Утром я долго искал ноготь и, наконец, нашел его на полу, в опилках и стружках. Я закопал его у до роги в лес. – Пожалуй, надо бы отнести ноготь на кладбище, откуда ты его взял, – сказал Фалькенберг. – Но ведь это далеко, за много миль отсюда… – Сдается мне, это было предупреждение. Она хочет, чтобы ноготь был при ней. Но при свете дня я уже снова осмелел и, посмеяв шись над суеверием Фалькенберга, сказал, что его взгляды противоречат науке. XXI Однажды вечером к усадьбе подъехала коляска, и так как Петтер все еще хворал, а второй работник был совсем мальчишка, пришлось мне держать лошадей. Из коляски вышла дама. – Дома господа? – спросила она. Когда послышался стук колес, в окнах показались лица, в коридорах и комнатах загорелись огни, хозяйка вышла на крыльцо и воскликнула: – Это ты, Элисабет? Я так тебя ждала. Милости просим. Это была фрекен Элисабет, пасторская дочь. – Значит, он здесь? – спросила она с удивлением. – Кто? Это она про меня спросила. Она узнала меня… На другой день обе дамы пришли к нам в лес. Вначале я испугался, что до пастора дошло известие о том, как мы прокатились на чужих лошадях, но никто об этом даже не упомянул, и я успокоился. – Водопровод работает исправно, – сказала фрекен Элисабет. Я был рад это слышать. – Водопровод? – спросила хозяйка. – Он провел нам воду на кухню и на верхний этаж. Теперь стоит только отвернуть кран, и течет вода. Советую и тебе это сделать. – Вот как! Значит, у нас тоже можно провести воду? Я ответил, что да, можно. – Отчего ж вы не сказали об этом моему мужу? – Я сказал. Он хотел посоветоваться с вами. Наступило тягостное молчание. Он не счел нужным поговорить с женой даже о том, что ее прямо касалось. Чтобы как нибудь нарушить это молчание, я поспеш но добавил: – Сейчас, во всяком случае, уже поздно. Мы не успеем закончить работу, зима нам помешает. А вот весной дело другое. Хозяйка вдруг словно очнулась. – Ах, впрочем, я припоминаю, он в самом деле как то говорил об этом, – сказала она. – Да, да, мы с ним советовались. Но решили, что уже поздно… Скажи, Элисабет, правда, интересно смотреть, как рубят лес? Обычно мы валили деревья, притягивая их веревкой в нужную сторону, и теперь Фалькенберг как раз при вязывал веревку к верхушке подпиленного дерева. – Зачем это? – Чтобы направить падение дерева… – начал я объ яснять. Но хозяйка не стала меня слушать, она повторила вопрос Фалькенбергу и добавила: – Разве не все равно, куда оно упадет? И Фалькенберг ответил: – Нет, его надо направить, иначе оно переломает кусты и молодые деревца. – Слышишь? – сказала она подруге. – Слышишь, какой голос? А как он поет! Как я досадовал на себя за свою болтовню и недогадливость! Но она увидит, что урок не прошел для меня даром. Да и вообще мне нравится вовсе не она, а фрекен Элисабет, эта не капризничает, да и красотой ей не уступит, она даже красивее, да, красивее в тысячу раз. Вот наймусь в работники к ее отцу… Теперь всякий раз, как хозяйка обращалась ко мне, я погля дывал на Фалькенберга, а потом на нее и медлил с от ветом, словно боялся, что вопрос ее не ко мне относится. Видно, это было ей неприятно, и она сказала со сму щенной улыбкой: – Я ведь вас спрашиваю. Ах, эта улыбка и эти ее слова… Сердце мое дрог нуло от радости, я бил по дереву топором изо всех сил, так, что только щепки летели. Я увлекся и работал играючи. Время от времени я ловил обрывки раз говора. А когда мы с Фалькенбергом остались одни, он сказал: – Нынче вечером я буду им петь. И вот наступил вечер. На дворе я встретил капитана и остановился пого ворить с ним. Работы в лесу оставалось дня на три или четыре. – А потом вы куда пойдете? – Попробуем подрядиться на железную дорогу. – Пожалуй, вы мне и здесь можете понадобить ся, – сказал капитан. – Я хочу проложить новую дорогу к шоссе, эта слишком крутая. Пойдемте, я вам покажу. И хотя уже смеркалось, он повел меня на пустырь по южную сторону усадьбы. – Когда дорога будет готова, найдем еще что– нибудь, а там и весна, – сказал он. – Можно будет при няться за водопровод. К тому же Петтер все хворает. Это ни на что не похоже, мне необходим помощник по хозяйству. И вдруг до нас донеслось пение Фалькенберга. В го стиной горел свет, Фалькенберг был там и пел под аккомпанемент рояля. Его удивительный, нежный голос лился из окон, и меня охватил невольный трепет. Капитан резко повернулся и взглянул на окна. – А впрочем… – сказал он неожиданно, – впрочем, и с дорогой лучше повременить до весны. На сколько дней, вы говорите, осталось работы в лесу? – Дня на три или четыре. – Стало быть, решено, еще дня три четыре, и в ны нешнем году на этом покончим. «Удивительно быстро он передумал», – мелькнула у меня мысль. Я сказал: – Но ведь дорогу можно прокладывать и зимой, в некотором смысле это даже лучше. Мы стали бы пока дробить камень и возить щебенку. – Я знаю, но все таки… А теперь я, пожалуй, пойду послушаю пение. И он ушел. Я подумал: «Это он, конечно, только притворяется; хочет показать, что Фалькенберга пригласили в дом с его согласия. А на самом деле он предпочел бы остаться и поговорить со мной». Как я был самонадеян и как ошибался! |
Похожие:
 | Борис Львович Васильев Завтра была война… ocr: Александр Белоусенко «Завтра была война. В списках не значился. А зори здесь тихие Встречный бой»: у-фактория; 2004 | | Скандинавия ветреный край незамерзающих течений и вечнозелёных лесов,... Кьеркегор, драматурги Генрик Ибсен и Август Стриндберг, писатель Кнут Гамсун, архитектор Сааринен… Один за другим появились самобытные... |
| Сценарий осенней свадьбы: королевская охота Осенняя свадьба, осенняя свадьба с необычным выкупом, идет подготовка к осенним свадьбам, свадьба осенью, оформление осенней свадьбы,... | | V. 0 – создание fb2 V. 1 – вычитка V. 2 – доп вычитка – (MCat78)... Тридцать лет назад это читалось как фантастика. Исследующая и расширяющая границы жанра, жадно впитывающая всевозможные новейшие... |
| V. 0 – создание fb2 V. 1 – вычитка V. 2 – доп вычитка – (MCat78)... Тридцать лет назад это читалось как фантастика. Исследующая и расширяющая границы жанра, жадно впитывающая всевозможные новейшие... | | Кадзуо Исигуро Остаток дня Автор, японец по происхождению, создал один из самых «английских» романов конца XX века, подобно Джозефу Конраду или Владимиру Набокову... |
| 1. 0 ocr. Создание файла (08. 11. 2009, oriON) 0 Вычитка и форматирование... О том как выглядит изнанка современного европейского общества — со всем его благополучием, неуверенностью, азартом и одиночеством —... | | V. 1 – вычитка V. 2 – доп вычитка от glassy V. 3 – доп вычитка от... При этом члены Букеровского комитета проголосовали за роман единогласно, что случается нечасто. Автор, японец по происхождению, создал... |
 | №35. 1 марта 1881 г от рук народовольцев погиб император Александр... Александр III и его контрреформы обеспечили России мирную и спокойную эпоху без войн и внутренних смут, но и зародили в россиянах... | | Николая Васильевича Гоголя Гаврилов Александр Анатольевич 10 «Б» класс 2013 Часть 1 Гоголь николай Васильевич (1809-52), [20 марта (1 апреля) 1809, местечко Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии... |