Только предложений, но и ответов от наших издательств и журналов, когда и иностранные издатели метались по книжной ярмарке в Москве, как во время
Скачать 3.16 Mb.
|
Содержание А. битов. |
| ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ Однажды осенью 1983 года, когда уже пятый год мне не поступало не только предложений, но и ответов от наших издательств и журналов, когда и иностранные издатели метались по книжной ярмарке в Москве, как во время бомбежки, напуганные корейским лайнером, когда мои реалии походили на синдромы мании преследования и это было единственным спасением: одно подменять другим и отвергать таким образом,-- меня разбудил утренний звонок в дверь. На пороге стоял коренастый молодой человек странного и грозного вида, с огромным портфелем. Я живу у трех вокзалов, этого окошка Москвы в Россию, к которому приникло растерянное и пространное лицо нашей провинции. Какие только лица не заглядывали ко мне! Бомжи из Запорожья, бичи из Керчи, цыгане из Казани. Это был человек с вокзала. -- Андрей Георгиевич? -- спросил он не сомневаясь, будто предъявив красную книжечку, и проник в квартиру. Я видел только его шрам. Дальнейшее поведение отличило его от сотрудника: он быстренько снял обувь и в носках стал еще меньше, а портфель его еще больше. Он провел меня на кухню, осторожно поместил портфель под стол -- что там было бьющегося! -- и предложил мне сесть. Вас не прослушивают? -- спросил он жестом, глянув на потолок и обведя пространство рукою. -- С чего вы взяли? -- единственно как я мог на это ответить. -- Я по радио слышал о вас. Радио -- это радио. Я спросил: -- Ну и что вы слышали? -- Что есть такие писатели: Белов, Владимов и Битов... Владимову было еще хуже моего, Белову много лучше. Нас могли объединить лишь "голоса". -- Владимова нет, Белов отказал, я его...-- и вот я у вас.-- И он опять осторожно посмотрел на портфель, будто тот мог сбежать. Леденящее профессиональное подозрение пронзило меня. -- Э-то роман?..-- спросил я, заикаясь. -- Тс-с! Все-таки вас могут прослушивать. Напечатайте, и я половину вам отдаю. Любой уважающий себя член Союза воспользовался бы этим поводом, чтобы вытолкать посетителя за дверь. Я, видимо, не уважал себя как член Союза. -- С чего вы взяли, что я могу вас напечатать? Я себя не могу напечатать! -- вспылил я. -- Полмиллиона ваши. -- Чего-чего?? -- Но ведь миллион-то за него там заплатят! -- сказал он уверенно. "Нет! Не может быть...-- соображал я.-- Это не агент, не провокатор -- он такой. Неужто такие бывают?" -- Я уже был на книжной ярмарке, предлагал... Я представил себе господ, боявшихся, что их уже не выпустят домой из Шереметьева, тет-а-тет с моим посетителем, и мне стало весело. Как это его не замели? -- Ну вот видите, они не могут, а что я могу? Кстати, а почему бы вам не попробовать напечататься у нас? Он посмотрел на меня с презрением. Я был достоин его. -- Читал я вашего Солженицына...-- процедил он. Нет, это был такой человек. Сомнения мои рассеялись. Он достал из портфеля шесть папок. Портфель испустил дух: в нем, кроме романа, могла поместиться лишь зубная щетка. Боже! Такого толстого романа я еще не видел. -- Больше восьмисот страниц, -- сказал он с удовлетворением. -- Девятисот нет, -- добавил он твердо. Каждая папка была зачем-то обернута в несколько слоев вощеной бумаги. В этой папке помещался дорогой, почти что кожаный скоросшиватель, внутри которого, наконец, были подшиты -- каждая страниц на полтораста -- рукописи. Таких многослойных сочинений я тоже не встречал. -- А в пергамент-то зачем заворачиваете? -- естественно, поинтересовался я. -- А если в воду бросать? -- живо откликнулся он. С усталостью метра я разрешил ему оставить рукопись на просмотр, только чтоб не торопил. -- Хорошо, я зайду послезавтра,-- согласился он. Много повидал я графоманов и начинающих -- этот восхитил меня. -- Послушайте, вы сколько сидели? -- Пять лет. -- А сколько писали? -- Ровно год. -- И хотите, чтобы я прочитал за один день? -- Так вы же не оторветесь. Ни тени сомнения. -- А кто еще читал? -- А никто. -- Так откуда же вы знаете? -- Кстати,-- сказал он,-- у меня еще есть рекорд, не зарегистрированный в "Книге рекордов Гиннеса". Это может послужить хорошей рекламой книге. Я уже ничему не удивлялся. -- Я могу присесть пять тысяч раз подряд. Сейчас сразу, может, и не смогу. Но если надо, потренируюсь и быстро войду в форму. Не верите? Ну две тысячи гарантирую прямо сейчас. Хотите? -- Ладно, верю, ступайте,-- сказал я тоном умирающего льва. Но он заставил меня тут же раскрыть рукопись! И я не оторвался. Как легко зато отступили от меня мои собственные беды! И никто потом не отрывался из тех, кто читал... Хотя их и не много было. Вот уже пять лет эпизоды этой книги стоят перед моими глазами с тою же отчетливостью. Будто они случились на моих глазах, будто я сам видел, будто сам пережил. Это страшное, это странное повествование! По всем правилам литературной науки никогда не достигнешь подобного эффекта. Бытует мнение, что бывают люди, которые знают, о чем рассказать, но не умеют. Бытует и мнение, что теперь много развелось умеющих писать -- только им не о чем. Оба мнения недостаточно точны, потому что относятся так или иначе к несуществующим текстам. Потому что -- не знать или уметь, а мочь надо. Леонид Габышев -- может. Потенция -- самая сильная его сторона. У него эта штука есть. Он может рассказать нам о том, о чем, пожалуй, никто не может рассказать, тем более мастер слова. Жизнь, о которой он пишет, сильнее любого текста. Ее и пережить-то невозможно, не то что о ней повествовать. Представьте себе достоверное описание ощущений человека в топке или газовой камере, тем более художественно написанное. Наша жизнь наметила такой конфликт этики и эстетики, от которого автор со вкусом просто отступит в сторону, обойдет, будто его и не было. Габышев не может уступить факту и отступить от факта именно потому, что факт этот был. Был -- вот высшее доказательство для существования в тексте. Голос автора слит с голосом героя именно по этой причине. А не потому, что автор по неопытности не способен соблюсти дистанцию. Дистанция как раз есть, иначе не охватил бы он жизнь героя в столь цельной картине. Памятлив автор и в композиции: переклички его в эпизодах и линиях, так сказать, "рифмы" прозы, свидетельствуют о некоем врожденном мастерстве, которого чаще всего не достигают умеющие писать. Эти "рифмы" обещают нам будущего романиста. У Габышева есть два дара -- рассказчика и правды, один от природы, другой от человека. Его повествование -- о зоне. Воздухом зоны вы начинаете дышать с первой страницы и с первых глав, посвященных еще вольному детству героя. Здесь все -- зона, от рождения. Дед -- крестьянин, отец -- начальник милиции, внук -- зек. Центр и сердце повести -- колония для несовершеннолетних Одлян. Одлян -- имя это станет нарицательным, я уверен. Это детские годы крестьянского внука, обретающего свободу в зоне, постигающего ее смысл, о котором слишком многие из нас, проживших на воле, и догадки не имеют. Важно и то, что время не удалено от нас, мы его еще хорошо помним. Это конец 60-х -- начало 70-х, когда страна погружалась во все более глубокий сон. Я не хочу опережать повесть пересказом -- прочтите. Прочтите и сравните свой сон с реальностью. Прошло каких-то пять лет с тех пор, как ко мне заявился неожиданный гость как угроза, как кошмар, как напоминание. Страна начала просыпаться, все болит в ней и ломит как с перепою. Проснулась и себя не узнает: кругом националы, рокеры, зеки, старики и дети. Пришло время и этой повести. Она нужна не им, а нам. ^ ПОСВЯЩАЕТСЯ МАЛОЛЕТКАМ. Часть первая 1 В широкие, серые, окованные железом тюремные ворота въехал с жадно горящими очами-фарами черный "ворон". Начальник конвоя, молоденький лейтенант, споро выпрыгнул из кабины, поправил кобуру на белом овчинном полушубке и, вдохнув холодный воздух, скомандовал: -- Выпускай! Конвоиры, сидевшие в чреве "ворона" вместе с заключенными, отделенные от них стальной решеткой, отомкнув ее -- она лязгнула, как пасть волка,-- выпрыгнули на утоптанный снег. Следом посыпались зеки, тут же строящиеся в две шеренги. -- Живее, живее! -- прикрикнул на них начальник конвоя, а сам, с пузатым коричневым портфелем, сплюнув сигарету на снег, скрылся в дверях привратки. Он пошел сдавать личные дела заключенных. Их было двадцать семь. Зеки построились по двое и дышали морозным воздухом, наслаждаясь им. У них его скоро отнимут. После тесноты "воронка" стоять на улице было блаженство. Солдаты-конвоиры их пересчитали, ради шутки покрыв матом новичка, которому не нашлось пары. Один из зеков -- бывалый,-- видя веселое настроение конвоя, сострил: -- По парам надо ловить, а непарных гнать в шею. Конвоиры на это ничего не ответили, а запританцовывали, согревая замерзшие ноги. Из привратки показался начальник конвоя и, крикнув: "Заводи!"--скрылся снова. -- Пошель,-- буркнул на зеков скуластый солдат-азиат, перестав пританцовывать. Он и так плохо говорил по-русски, а тут вдобавок мороз губы прихватил. Зеки нехотя поплелись в тамбур привратки. Когда они вошли, за ними захлопнулась уличная дверь. В тамбуре было теплее. Через несколько минут на пороге с делами в руках появился невысокого роста капитан в кителе и шапке. На левой руке -- широкая красная повязка, на повязке крупными белыми буквами написано -- "дежурный". Это был дежурный помощник начальника следственного изолятора. Тюрьму, построенную в прошлом веке, официально называли следственным изолятором. Рядом с капитаном стояли лейтенант -- начальник конвоя и старшина -- корпусной, плотный, коренастый. Ему, как и капитану, было за сорок. У старшины на скуле была шишка с голубиное яйцо. -- Буду называть фамилии,-- сказал капитан,-- выходите, говорите имя, отчество, год и место рождения, статью, срок. И он стал выкрикивать фамилии. Зеки протискивались к дверям и, отвечая капитану, как он приказал, проходили мимо него в дверь, потом в другую и оказывались в боксике. Боксик представлял собой небольшое квадратное помещение. Обшарпанные стены были исписаны кличками, сроками и приветами кентам. В правом углу у двери стояла массивная ржавая параша. Среди заключенных был один малолетка -- Коля Петров. Зашел он в боксик в числе последних, и ему досталось место около дверей, а точнее -- у параши. Зеки, кто зашел первым, сели вдоль стенок на корточки, а те, кто зашел позже, сели посредине. Колени упирались в колени, плечо было рядом с плечом. На один квадратный метр приходилось по два-три человека. Но на корточках сидели не все, некоторые стояли, так как невозможно было примоститься. Стоял и Коля. Курящие закурили, а некурящие дышали дымом. И Коля закурил, слушая разговоры. Болтали многие: земляки, подельники, кто с кем мог,-- но тихо, вполголоса. Дым повалил в отверстие в стене под потолком, забранное решеткой,-- там тлела лампочка. Коля за этап порядком устал и сел на корточки -- лицом к параше. Он жадно затягивался и выпускал дым, который ее обволакивал и медленно поднимался к потолку. Дежурный, увидев в коридоре дым, закричал: -- Прекратите курить! Раскурились. Он еще что-то пробурчал, отходя от двери, но слов его в боксике не разобрали. Цигарки многие затушили. Заплевал и Коля, бросив окурок за парашу. Он все сидел на корточках, и ноги его затекли -- с непривычки. Он никогда так долго в таком положении не находился. Его глаза мозолила параша, и он подумал: почему на нее никто не садится? Ведь на ней можно сидеть не хуже, чем на табуретке. И он сел. Чтоб отдохнули ноги. Они у него задеревенели. К ногам прилила кровь, и побежали мурашки. Сидя на параше, Коля возвышался над заключенными и был доволен, что нашел столь удобное место. Ноги отдохнули, и ему вновь захотелось курить. Теперь в боксике чадили по нескольку человек, чтоб меньше дыму шло в коридор. Рядом с Колей заросший щетиной средних лет мужчина докуривал папиросу. Он сделал несколько учащенных затяжек -- признак, что накурился и сейчас выбросит окурок, но Коля тихонько попросил: -- Оставь. Тот затянулся в последний раз, внимательно вглядываясь в Колю, и, подавая ему окурок, еще тише, чем Коля, сказал: -- Сядь рядом. Коля встал с параши и сел на корточки, смакуя окурок. -- Первый раз попал?--спросил добродушно мужчина, продолжая разглядывать Колю. -- Первый --протянул Петров и струйкой пустил дым в коленку. -- Малолетка? -- Да. -- Ты знаешь,-- продолжал мужчина, прищурив от дыма темные глаза,-- не садись никогда на парашу.-- Он почему-то замолчал, то ли соображая, как это лучше сказать новичку-малолетке, то ли подыскивая для него более понятные и убедительные слова.-- Нехорошее это дело -- сидеть на параше. Он еще хотел что-то сказать, но забренчал ключами дежурный и широко распахнул двери. Зеки встали с корточек и перетаптывались, разминая затекшие ноги. Так сидеть было многим непривычно. В дверях стоял корпусной. Его шустрые глаза побегали по заключенным, будто кого-то выискивая, и он громко сказал: -- Четверо выходите. Это начинался шмон. Коля оказался в первой четверке. Вдоль стены с двумя зарешеченными окнами стояло четыре стола, у каждого -- по надзирателю. Коля подошел к сухощавому пожилому сержанту, и тот приказал: -- Раздевайсь. Коля снял бушлат, положил на стол, затем стал снимать пиджак, рубашку, брюки. Тем временем сержант осмотрел карманы бушлата, прощупал его и взял брюки. Коля стоял в одних трусах. Когда одежда была осмотрена, сержант крикнул: -- А трусы чего не снял? Коля снял трусы и подал ему. Тот прощупал резинку, смял их и бросил на вещи. -- Ну, орел, открой рот. Коля открыл. Будто зубной врач, сержант осмотрел его. Затем ощупал голову, нет ли чего в волосах, и, наклонив Колину голову так, чтобы свет лампочки освещал ухо, заглянул в него. Потом в другое. Оглядев тело Коли, сказал: -- Повернись кругом. Коля повиновался. -- Присядь. Коля исполнил. -- Одевайся. Петров оделся, и его первого закрыли в соседний пустой боксик, но тут же следом вошел второй заключенный, через некоторое время третий и четвертый. |
Похожие:
 | Психология Р по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, 3-й проезд Марьиной рощи, 41. Саратовский ордена Трудового Красного... |  | Когда оппоненты нервничают Лучшие работы по истории, философии, политологии как современных авторов-ученых риси, так и издания, «прошедшие испытанием времени»,... |
| Комитет по культуре Санкт-Петербурга На выставке наряду с продукцией известных издательств будут представлены малотиражные издания музеев, различных издающих организаций,... | | Лев Давидович Троцкий Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет? В маршале Тухачевском вполне основательно видели будущего генералиссимуса. В то же время многочисленные "левые" иностранные журналисты,... |
| Вы не найдете ответов на многие свои вопросы, но вы получите представление... Из наших книг вы узнаете, как возникла группа хс и сложилась судьба их лидера — Сергея Изриги | | А нарушение синтаксических норм при построении различных предложений.... Чаще всего в задании А5 встречаются следующие типы предложений с однородными членами, в которых могут быть допущены грамматические... |
| 1 Зоопсихология как наука Только за последние десять лет появился ряд новых журналов, а также сайтов Интернета, посвященных проблемам зоопсихологии, в периодических... | | Доклад под названием «Художник и его время» Того не избавил, и мы живем в интересное время. Во всяком случае, оно не позволяет нам терять к нему интерес. И современным писателям... |
| Интервью беседы с Крисом Родли Я глубоко признателен Дэвиду за юмор, доверие и душевную щедрость, вложенные им в работу над этой книгой. На сегодня записано двадцать... | | Прочитайте внимательно каждое из приведенных предложений и зачеркните... Прочитайте внимательно каждое из приведенных предложений и зачеркните соответствующую цифру справа в зависимости от того, как Вы... |