Архетип грешницы в русской литературе конца XIX начала XX века
Скачать 0.49 Mb.
|
На правах рукописи МЕЛЬНИКОВА НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА АРХЕТИП ГРЕШНИЦЫ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ КОНЦА XIX – НАЧАЛА XX ВЕКА Специальность 10.01.01 – русская литература АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Москва 2011 Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова
Защита состоится « » 2011 г. в часов на заседании диссертационного совета Д501.001.32 при Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова по адресу: 119991, Москва, ГСП-1, Ленинские горы, 1-й учебный корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет. С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова (1-й учебный корпус гуманитарных факультетов) Автореферат разослан «__» 2011 г. Ученый секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук, профессор Голубков М.М. ^ Постановка проблемы. Среди сохраняющих неоспоримую научную актуальность проблем гуманитарных исследований особое место занимает так называемая «женская тема», представленная изучением «женского вопроса», осмыслением роли женщины в обществе и рассмотрением основных этапов феминистского движения в рамках исторической и философской наук (Г.А. Тишкин), анализом категории Женственности в гендерных штудиях и культурологии (Н.Л. Пушкарева, В.Н. Кардапольцева). Авторы литературоведческих работ большое внимание уделяют интерпретации женских образов: Софии, Мадонны, Клеопатры, Прекрасной Дамы, Саломеи, Лилит, Федры и т. д. Одним из наиболее общих выводов, сделанных исследователями в данной области (О. Рябов, Б. Фридан, Дж. Эндрю), является идея об антиномичности женского образа в культуре, содержащего как «темный», так и «светлый» лики Женственности, иными словами, «идеал содомский» и «идеал Мадонны». Это означает, что наряду с безусловно положительным женским персонажем, констатируется существование «падшего» существа женского рода, т. е. грешницы. Данный образ в русской литературе неоднороден: конкретными репрезентациями выступают не только героини, занимающиеся проституцией, «соблазненные и покинутые», но и неверные жены (участницы адюльтеров), «камелии» (дамы полусвета, содержанки), женщины, вступившие в связь инцестуального характера. Критерием такого обобщения может выступать то, что мотивы и сюжеты, содержащие в себе в качестве главного или даже второстепенного персонажа одну из ипостасей образа грешницы, восходят к единому, ранее «заданному» сценарию, или, другими словами, к некоему архетипическому смысловому ядру, характерному именно для русской словесности. В русской литературе грешница – прежде всего, страдалица; ее путь лежит от греха к возрождению, появление этого образа в фабуле произведения «настраивает» читателя на то, что далее события будут развиваться по схеме: «падение − раскаяние − страдание − искупление − спасение». Такая парадигма явно опирается на христианское понимание греха, отсылает прежде всего к библейскому сюжету о Спасителе и кающейся блуднице и соотносится с богословской триадой «грех – покаяние – спасение», которая не только воплощалась в агиографических рассказах о раскаявшихся грешницах, ставших святыми, но и была заимствована литературой Нового времени. В русской словесности она впервые отчетливо возникает в «Невском проспекте» Н.В. Гоголя в форме идеального сюжетного образца. Таким образом, представляется, что в корпус мировых «литературно-мифологических сюжетных архетипов» (Е.М. Мелетинский) можно включить и архетип грешницы. В предлагаемом исследовании указанный архетип выступает в качестве самовоспроизводящейся (т. е. способной передаваться из поколения в поколение) и сквозной (т. е. обладающей неизменным ядром-матрицей на сущностном уровне и в то же время различным образом проявляющейся в отдельных произведениях) модели; некоего культурного канона, который определяет горизонт ожидания компетентного читателя, отсылая его к первообразам. Данное определение литературного архетипа может быть соотнесено с близкой ему категорией метатипа (термин Н.Е. Меднис, Т.И. Печерской; в свою очередь, восходящий к «сверхтипу» Л.М. Лотман). В отличие от юнговского аналога, метатип является не только носителем «психологической памяти» («коллективного бессознательного»), но и «памяти культуры» («коллективного сознательного»). В литературе и культуре в процессе диффузии архетипического и исторического конкретные реализации архетипа / метатипа грешницы (персонажи, мотивы, сюжеты) «обрастают» дополнительными коннотациями и предстают в виде сложного художественного конструкта (его можно обозначить как топос), вобравшего с себя следующие аспекты (выстраивание «графика» сделано от «очевидного», выступающего на первый план, к метафизическому): сексуально-физиологический включает «падение» как соблазнение и совращение, феномен продажи девственности, психологическую и нравственную «травму» как реакцию героя на общение с грешницей, разврат, похоть, сладострастие; сексуальное унижение и насилие, инцест; социальный затрагивает «женский вопрос», проблемы эмансипации, маргинальность; морально-религиозный ставит проблему двойной морали, трактует понимание концепта «падение» в христианстве, его соотношение с «грехом»); философский раскрывает образ «святой блудницы», истоки его мифологизации, указывает на связь греха и искупления/покаяния. Показательно, что в большинстве случаев в текстах о грешницах вышеобозначенная архетипическая цепочка становится чисто умозрительной схемой, некоей идеальной «правдой», носителем которой является герой, оказывающийся ложным спасителем. Его миссия невыполнима в реальности, поскольку обязательным условием спасения выступает наличие хотя бы видимости чистоты героини, которая подчас отказывается каяться и отвергает спасение. А именно надежда на «чистоту» женщины должна помочь герою, обычному человеку, побороть вполне естественное чувство презрения к «падшей», которое Сыну Божьему, чью роль берет на себя «спаситель», не было присуще. Трансформации и «рокировки» внутри архетипической цепочки подчас настолько видоизменяют ее, что становится чрезвычайно сложно за тем или иным мотивом или сюжетом обнаружить архетипическую матрицу. Поэтому возникает убеждение, что в русской литературе XIX – первой трети XX в., рассказывающей о грешницах, помимо отталкивания от архетипа возникает и то, что в современном литературоведении получило называние «новое мифотворчество» (З.Г. Минц, Р.Г. Назиров, А.И. Журавлева). Таким образом, архетип грешницы будет в данной работе рассматриваться, с одной стороны, через «просвечивающее» архетипическое начало, а с другой – через выявление специфики национального колорита, все более очевидно проявляющегося при создании текстов о грешницах. ^ . Важнейшая для данного исследования категория греха рассматривается с точки зрения лингвистики и лингвокультурологии (Е.С. Штырова), а также в качестве объекта литературоведческого анализа (О.Н. Владимиров, С.А. Подсосонный). Собственно литературоведческих работ, раскрывающих образ грешницы в обозначенном понимании, практически нет. Исследования посвящены только отдельным его воплощениям: «соблазненным» (Т.И. Печерская), нарушительницам супружеской верности (Ю.В. Шатин, М. Литовская), содержанкам и камелиям (Д. Рейфилд), женщинам, совершившим инцест (М.Н. Климова), наконец, проституткам и «падшим», в большинстве исследований выступающим как взаимозаменяемые понятия (И.П. Бакалдин, А.К. Жолковский, И.П. Олехова, Д. Сигал, О. Матич). Авторы литературоведческих работ, затрагивающих тему проституции, в основном сосредоточены на мировом контексте данной проблемы или анализируют феномен проституции на материале различных национальных литератур (немецкой – К. Шонфелд; английской – С. Картер, Л. Розенталь; американской – Л. Хапке, К.Н. Джонсон; французской – Ч. Бернхеймер, Х. Тейлор; латиноамериканской – Р. Кановас, Д.А. Кастильо и др.; наконец, мировой – Х. Киштани, П.Л. Хорн, М. Сеймур-Смит и др.). При этом в монографиях и статьях зарубежных ученых чаще всего используются методологические разработки так называемых женских и гендерных исследований (Women's and Gender studies). Также в интересующем нас аспекте важны работы Р.Г. Назирова, Н.Д. Тамарченко, С.Н. Кайдаш-Лакшиной, О. Меерсон. ^ определяется, во-первых, не только потребностью в расширении знаний, связанных с исследованием «женской темы», но и неуклонно возрастающим интересом в современном литературоведении к изучению «верхних этажей» «резонантного пространства культуры и литературы» (В.Н. Топоров), среди которых универсалии, константы, топосы, архетипические мотивы, архетипические/традиционные сюжеты, «вечные»/вековые образы, а также выявлению национальной специфики в раскрытии этих категорий в художественной сфере (т. е. помимо историко-литературного, включаются культурологический и компаративистский аспекты). Во-вторых, актуальность обусловлена тотальным игнорированием столь «острой» темы в советском литературоведении и весьма немногочисленными изысканиями в последние два десятилетия. При этом следует отметить, что авторы большей части историко-литературоведческих работ, непосредственно перекликающихся с данной темой, анализируют «канонические» тексты о падших, принадлежащие перу русских классиков, т. е. так называемый литературный канон: произведения Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского, В.М. Гаршина, А.П. Чехова, Л.Н. Толстого, А.И. Куприна, Л.Н. Андреева. За рамками исследования, таким образом, остается проза писателей «второго ряда»: М.В. Авдеева, А.В. Дружинина, И.И. Панаева, И.И. Ясинского, Н.И. Тимковского, Е.Н. Чирикова, М. Криницкого, О. Дымова, Н.Н. Русова, П.А. Кожевникова, Л.О. Кармена, Графа Амори, А.А. Плещеева, Н. Левицкого, В.И. Недешевой, А. Мар, А. Чапыгина. Думается, что привлечение художественного наследия последних при анализе архетипа грешницы актуально уже в силу того, что на сегодняшний день историками литературы осознается необходимость восстановления наиболее полной картины литературного процесса того или иного периода, в котором роль «второстепенных» литераторов, несомненно, одна из важнейших. Кроме того, колоссальный объем материала предоставляет массовая, низовая литература: Ю. Ангаров, Ал. П. Александровский, Е. Вихрь, Дон Бачара, М. Зотов, М. Семенов, – включение которой в текстовую базу работы дало возможность рассмотреть реализацию архетипа грешницы на всех уровнях художественной словесности. Интерес также вызывают и «забытые» или малоизвестные произведения о грешницах уже названных классиков – Толстого, Чехова, Андреева. В-третьих, актуальность исследования усилена включением сопоставительного материала (например, изучение проблемы «Л. Толстой и латиноамериканская литература»). В-четвертых, нельзя не учитывать то, что затронутые нами аспекты выходят за рамки литературоведческих изысканий в строгом смысле, т. е. находятся на стыке многих наук. Изучение вопроса о женской сексуальной греховности (грешница как носительница девиантного эроса), о включенности образа «падшей» в конструирование русской Женственности, анализ процессов стигматизации, напрямую связанных с положением женщины в обществе, женской эмансипацией, философским осмыслением женского начала помогают восстановить национальную специфику гендерной картины мира. Таким образом, предметом нашего исследования является архетип грешницы, нашедший воплощение в художественных текстах русской литературы второй половины XIX – первой трети XX в., а объектом – конкретные репрезентации данного архетипа на различных уровнях: сюжетном (сюжет о спасении падшей женщины), персонажном (например, грешницами выступают соблазненные до брака девушки, содержанки, прелюбодейки, камелии, проститутки), мотивном («чайный мотив», «мадам – мать для девочек», мотив братания «падшей» с «честной девушкой»). Определение объема текстологической базы исследования обусловлено (помимо обозначенного выше смысла, вкладываемого в понятие архетипа грешницы) учетом определенных факторов. Широта привлечения материала обозначила некоторую «либеральность» в жанрово-аксиологическом отношении к формированию текстуальной базы, но это представляется абсолютно необходимым для решения поставленных задач. Во-первых, тем, что реконструкция указанного архетипа в русском культурном континууме в целом и в русской литературе в частности потребовала обратиться к большому количеству художественных текстов, ибо обнаружение подобного инвариантного конструкта возможно только при условии устойчивого воспроизведения его в конкретных сюжетах, персонажах и мотивах, участвующих в конструировании топоса женской греховности. При отборе материала не учитывалась жанровая парадигма: материалом служит и проза (крупная – Л.Н. Толстой, А.И. Куприн, малая – А.П. Чехов, М. Горький, С. Городецкий, И. Бабель), и лирика (В.Я. Брюсов, А.А. Блок, В. Павлоградский, Н.А. Некрасов, Н.А. Добролюбов), и драматургия (Л.Н. Андреев, В.В. Протопопов, С.А. Найденов). Кроме того, в отдельных случаях привлекался и документальный срез русской литературы: очерки (И.И. Панаев, Л.О. Кармен), дневники (Н.А. Добролюбов). В область наблюдения попали тексты разнообразных эстетических достоинств, принадлежащие к различным «литературным рядам» (к «высокой литературе» мировой / национальной «классики», к «беллетристике» и к «литературному низу»). Поэтому, например, наряду с купринской «Ямой» анализируется в интересующем нас аспекте «окончание» этого романа, написанное И.П. Рапгофом (Граф Амори); образы грешниц в произведениях Чехова и Гаршина рассматриваются на фоне героинь И. Ясинского; блудницы А.В. Амфитеатрова, А.М. Ремизова, И.А. Бунина, П.Д. Боборыкина, Н.Г. Гарина-Михайловского, В.В. Крестовского, П. Орловца, Н.П. Огарева, М.П. Арцыбашева, А.М. Дмитриева, Г.И. Чулкова, А.Н. Цехановича, А. Бедного оказываются не менее существенны для выводов, чем падшие создания в произведениях Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. То же можно сказать о текстах массовой литературы с их схематичной сюжетикой и максимально обнаженным, очевидным идейным наполнением (А. Гномов, М. Думогорин, Дядя Федя, М. Жилин, П. Кузнецов, И.Г. Погуляев). Кроме того, отражение взаимосвязанных процессов формирования / закрепления и реализации архетипа грешницы в русской литературе невозможно рассматривать в отрыве от изменений, происходящих в гендерной картине русского общества (они описаны в монографии О. Рябова «Русская философия женственности [XI–XX]»), от той корректировки, которую внесла постановка «женского вопроса» в создание социального портрета женщины в России XIX–XX вв. Во-вторых, хронологически будут привлекаться произведения последней четверти XIX в. и первой четверти XX в. (выборочно). Именно в этот период в русской литературе четко обозначились (дополняя, «поддерживая» друг друга и в то же время «конфликтуя» между собой) самые важные и оригинальные художественные интерпретации архетипа грешницы. Тексты, оказавшиеся за указанными временными границами, используются по мере необходимости, но детальному анализу не подвергаются. Наконец, в-третьих, поскольку для данной работы приоритетным было раскрытие национального своеобразия художественной реализации архетипа грешницы, в текстологическую базу были внесены произведения некоторых испано- и португалоязычных авторов Латинской Америки. Анализ произведений М. де Карриона, М. Гальвеса, Ж. Амаду, Г. Гарсиа Маркеса, М. Варгаса Льосы и других представителей латиноамериканской литературы XX в. дал возможность сформулировать особенности национальной репрезентации исследуемого архетипа в русской словесности. Основная цель исследования формулируется следующим образом – на материале разноплановых в жанровом отношении и представляющих различные «литературные ряды» произведений русской литературы конца XIX (с учетом предшествующего этапа) – первой трети XX в., затрагивающих тему женской греховности, обнаружить специфику художественной репрезентации архетипа грешницы (как инвариантной модели, опирающейся на трактовку категории греха в христианской культуре) в отечественной словесности. Достигнуть поставленной цели можно при условии решения нескольких взаимосвязанных исследовательских задач:
|
Похожие:
 | История русской литературы конца XIX – начала ХХ века Леонид Андреев. Красный смех. Мысль. Стена. Елеазар. Иуда Искариот. Жизнь Человека |  | Художественная культура нового времени Зарождение русской классической музыкальной школы. М. И. Глинка. Реализм – направление в искусстве второй половины XIX века. Социальная... |
| Список обязательной литературы учебная литература: История русской... Гаспаров М. Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Гаспаров М. Л. Избранные труды: в 2 т. Т. О стихах. М., 1997. С. 434-455;... | | Архитектура зданий и сооружений оренбург-ташкентской железной дороги конца XIX начала XX века Специальность 18. 00. 01. – Теория и история архитектуры, реставрация и реконструкция историко-архитектурного наследия |
| 1. Каменное зодчество конца X начала XI Каменное зодчество конца X – начала XII века в Киеве, Новгороде и других городах | | Вопросы к экзамену по истории русской литературы 19 века (3 треть) Периодизация истории русской литературы последней трети XIX века. Ее обоснование |
| 2 курс. Вопросы к зачету Дайте общую характеристику литературного процесса конца ХIX – начала ХХ века. Расскажите о новаторстве литературы ХХ века | | 3 курс. Вопросы экзаменационных билетов Дайте общую характеристику литературного процесса конца ХIX – начала ХХ века. Расскажите о новаторстве литературы ХХ века |
| Xviii XIX в. Хрестоматия Томск 2011 Русская журналистика XVIII xix в.: Хрестоматия по курсу «История российской печати конца XIX – начала XX веков» для студентов вузов,... | | Постмодернизм в русской литературе Постмодернизм выступает как характеристика определенного менталитета, специфического способа мировосприятия, ощущения места и роли... |